Форум » "Помни имя свое"-"ПАМЯТЬ СЕРДЦА" » Творчество форумчан...... » Ответить
Творчество форумчан......
admin: Уважаемые форумчане! Я открыл эту страницу, потому что уверен в том, что человек, задумавшийся о своих корнях, о своем роде, уже духовен. А значит в нем есть и творческий потенциал и желание выразить себя, лучше познать себя. "Знающий других - умен, знающий себя - мудр,"- сказал Лао-Цзы. "Познай самого себя,"- сказал Сократ. Познавайте себя, выставляя свое творчество на нашем Форуме. Admin
Наталия: ЛЕТОПИСЬ ( окончание) 27.11.1941 Есть на реке Самаре город. В нём год назад я родилась. Судьба и наша столь сурова. Хочу о ней вам рассказать. Не долги были наши сборы. Вагон телячий в ноябре. А за окном мороз под сорок. Куда везут нас? Будем где? У мамы на руках лежала. В «жару» горела я тогда. Не верила она, не знала, что довезёт, буду жива. Дорога длинной показалась. Охрана зорка, лай собак. А мысли, как у всех, очень похожи. Один вопрос – а дальше как? А дальше разница простая – она была в длине пути. На карте точек тех не мало, где пристань можно обрести. Винтовок хватит и служивых, чтобы нести пустой дозор. Как эти семьдесят прожили, не смыв с души такой позор? А, впрочем, чувства притупились. И оправдание - войной. Как было, временем забылось. И опалённых нет судьбой. Иные, не пройдя весь этот ужас, не вникнув, не изучив порой, оправдывают эту камарилью, что унижала род людской. На место прибыли когда-то. Оркестры не играли туш. Фашистами нас называли. Повесили на шею гуж. А жили все, где как придётся. И печь топили кизяком. И проживали, проедали, что привезли в составе том. 1942 В глуши забытой обживались. И коротали жизни бег. А матери так надрывались! Теряли статус человек. Сорок второй. Зимой проклятой мужчин всех вырвали силком. Нет! Не на фронт, как всех солдатом, а в лагерь, но чрез военком. И заработала вовсю «машина», и захрустели кости в жерновах. Копали землю, лес в мороз валили и были живы лишь едва. Под лай собак, затворов лязг, в мороз и ливень, что есть сил. Они все строили тогда победу. А позже строили и социализм. Наивные, верные, святые! Ведь твёрдость веры их убеждала в правоте, что скоро закончатся времена лихие. Победа, лишь она, вернёт их в отчий дом, к родной семье. Но жернова не отпускали. И в тот победный счастья год грузили снова их в составы, везли опять как рабский скот А сколько их слегло в могилы! Но безымянных нет высот. Могил их нет! Но и чернила не удосужились забот. Ведь даже колос, скот считали. Их не считали. Почему? Фашистом больше или меньше, всё спишут просто на войну. Пришла пора свернуть на Запад. И в Украину, в Беларусь. Они ведь первыми когда-то приняли тяжкий войны груз. Когда в наш Минск вошли фашисты, от власти прежней нет следа. Горело всё. Наше воинство наш люд оставил без щита. Нет ни воды, как нет и хлеба. Парализована вся жизнь. И пропадёт у власти вера. Был в оккупации, простись. Ярлык на лоб тебе приклеят. Пособник ты уже врага. А кто-то даже не поверит: анкета та или не та? Российских немцев было много на тех нелёгких рубежах. К ним подошла судьба сурово. Подходит только слово крах. Крах жизни и крах покою. Детишки в семьях просят есть. Где ж тут достоинство иное? Работать, чтоб кормить их, ЗДЕСЬ. Но зорко смотрят партизаны. Пошёл работать, значит, враг. Залечатся ль когда их раны? Поймёт ли кто такой «пустяк»? Всё пережить пришлось им стойко. Достался трудно сей вираж. На сердце только рубец горький. Но это не свидетель ваш. 1942, 1945 Год этот был весьма тяжёлым. Погнали всех на Запад, вспять. Что ждать от этой жизни новой? Никто тогда не мог сказать. О! Сколько испытаний было на том нелёгком их пути! А сердце, словно как, застыло. Сполна всего пришлось пройти. В СССР они – фашисты. Полякам были все враги. По проволоке, как эквилибристы, они по жизни этой шли. Германию тогда бомбили. Сравняли всё подряд с землёй. Как НАШИ немцы пережили? Кто выжил, понесло судьбой. Как тех, в телячьи вновь вагоны, в Сибирь, в тайгу, сгноить дотла. А по дороге обобрали. Раздели, разве, не догола. Сибирь их встретила зимою. Фашисты были все они. Та жизнь была подобно бою. А холод, голод – их враги. Земля дала им пропитанье. А лес давал подножный корм. И в этом горьком том изгнанье тюрьмою был их скорбный дом. Ведь были все, как каторжане. Шаг вправо, влево – пуля в лоб. И было лишь одно желанье: остановить безумства ход. 1954 - 1956 Теперь у всех одна судьбина. Ушёл с прицела – двадцатка, срок. И жизнь, как снежная лавина, упёрлась в угол – Сибирь, Восток. Война для немца из России закончилась не как для всех. Но не забыть им небо синее, Поволжье, Волгу и этих скорбных жизни вех. Март 2013 год
marlen: моим родителям посвещается Шкуратовой ХН и Майер А И Отец мой был поволжский немец мать русская рожденная в брянских лесах жили они на Кавказе строили дороги в горах и вот настал тот страшный месяц когда все отняли у них забрали отчий кров свободу и тень фашистов упала на них пятнадцать лет комендатуры без права на выезд и в!езд без права на слово в защиту без права на гордость и честь я родилась в Казахстане между белых берез детство прошло как в тумане среди горя и слез семья моя была большая в ней было шестеро детей мы жили бедно голодали и много бед терпели от людей но мы ведь были тоже дети и нам хотелось поиграть но часто слышали мы сзади это фашистская рать за чьи грехи скажи о боже страданье муки до краев за что за что было изгнанье без права на жизнь и любовь Tamara Maier
Наталия: Дорогая Тамара! Я немножечко Вам помогла. Не возражаете? Моим родителям посвещается: Шкуратовой Х.Н. и Майер А. И. Отец мой был поволжский немец, мать русская, рожденная в брянских лесах. Жили они на Кавказе, строили дороги в горах. И вот настал тот страшный месяц, когда все отняли у них. Забрали отчий кров, свободу и тень фашистов упала на них. Пятнадцать лет комендатуры без права на выезд и въезд. Без права на слово в защиту, без права на гордость и честь. Я родилась в Казахстане между белых берез. Детство прошло, как в тумане, среди горя и слез. Семья моя была большая, в ней было шестеро детей. Мы жили бедно, голодали и много бед терпели от людей. Но мы ведь были тоже дети и нам хотелось поиграть. Но часто слышали мы сзади: "это фашистская рать". За чьи грехи, скажи о, Боже, страданье, муки до краев? За что, за что было изгнанье без права на жизнь и любовь? Tamara Maier
Наталия: Наталия Шмидт Письмо из Уртазыма Уртазым – место ссылки нашей семьи во время войны. Так нас наказали без всякой вины только за то, что мы – немцы, и не важно, что российские, не важно, что граждане своей страны. Не важно, что наши предки служили Российской империи верой и правдой. Не важно, что и мы ни в чём не провинились. Но мы были не одиноки. Ото всюду тянулись эшелоны с такими, как мы. И все – на восток. Нас изолировали. Нашлись и составы, нашлись и спецвойска, и винтовки, и собаки. Даже во время войны продолжали в народе создавать образ врага. В 1937-1938 годах были одни враги народа, в 1941 нашли других. В Уртазыме нас никто не ждал. Война и есть война. Мужского населения нет – все на фронте. В деревне одни женщины, старики да дети. А тут вдруг навезли всяких. И молодых мужчин в том числе. Нехватка рабочих рук была компенсирована. Но напряжение было велико. Как везде, куда российские немцы приезжали, а точнее их привозили. Только одно было преимущество – все говорили по-русски, ведь привезли этих Шмидт, Спек, Зибольд и других из русско-язычных городов. Но всё равно они немцы, а раз немцы, значит, враги и власть знает, что с ними делает. Вот в такой обстановке и жили. Когда в начале 42-го забрали в трудармию всех мужчин, а позже и женщин, и остались у немцев тоже только женщины с малыми детьми да старики, обстановка понемногу начала разряжаться. Все были почти на равных. Жили, чтобы выжить. Ждали, кто с фронта, кто с концлагеря своих родных. Вечерами, под вой волков, коротали время, обсуждали насущный момент, думали о возвращении в родные места. Ждали. Надеялись. Верили. Молились Богу. Надо сказать, что общая беда сплачивала людей. И не только людей всех национальностей, но и немцев российских между собой. Дружба, начавшаяся в ссылке, потом продолжалась уже в мирное время, когда все вернулись домой. Подрастали дети. Подрастала и я. Зимой ждали весны и лета, чтобы подножным кормом разнообразить скудное пропитание военного времени. Умудрялись даже из «глазков» вырастить картошку, которая была равноценна хлебу. Всё, что привезли с собой, пошло в расход. Менялось на продукты, на молоко для детей. Человек привыкает ко всему. Дети тоже привыкали к скудному ассортименту того «стола». Хлеб с мякиной пополам был лакомством. Летом думали о зиме, ведь надо было обеспечить семью топливом. А где его взять в степном краю, где только ветер воет да трава растёт. И не до красот тогда было, хотя места те были, действительно, красивы. Следили за сводками, за положением на фронте. Ведь от этого зависело всё. Верили и ждали, когда в войне произойдёт перелом. От мужчин, которые были в концлагерях, ничего не получали. Жили в полной неизвестности. А поволноваться пришлось в нашей семье за троих. В концлагерях был мой отец Николай Шмидт, мой дядя Владимир Шмидт да тётя Александра Шмидт была неизвестно где. Мы с бабушкой проводили вместе всё время. Отдавали друг другу и любовь, и теплоту своего сердца. Скрашивали горькие будни той поры. Я своим лепетаньем (ведь в этом Уртазыме я сделала свой первый шаг на земле и училась говорить), а бабушка своими рассказами. А ещё я уже тогда училась молчать и размышлять, наблюдать и делать выводы, не расспрашивая. Вот такая была школа жизни. Вся жизнь детская была приправлена горечью хлеба, раздумьями и слезами взрослых, непередаваемой тоской по утраченному. А нужно было жить здесь и сейчас. Видеть голубое небо и зелёную травку, радоваться тому, что имеешь. Надо было просто жить. Вот мы и жили, как могли. Дедушка и мама работали от зари до зари. Бабушка придумывала, как из имеющегося что-то приготовить, чтобы нас всех накормить. А я при ней была. Она для меня была всем – и матерью, и отцом, и кормилицей, и воспитателем. С её помощью я познавала мир. И часто не лучшую его сторону. Но она вкладывала в мою детскую головку все эти житейские премудрости, которые порою и взрослые не всегда разумели. Уж больно жизнь та не для детей была, вроде как, и предназначена. Когда перелом в войне настал, на семейном совете решили добиваться возвращения в родной город, в Бузулук. Мама села за письмо. Каким оно должно быть: просительным или требовательным? Прожив немалую жизнь, немало увидев на веку (а это и репрессии, и конфискация имущества, и ночной стук в дверь, и раскулачивание, и гонения за национальность, и клеймение «врагом народа»), мои близкие всё-таки решили написать «прошение». Я, зная мамин характер, жёсткий и бескомпромиссный, нетерпимый к несправедливости, представляю, каким было это прошение. А потому даже и сейчас при воспоминании у меня холодеет душа. Она очень рисковала. Рисковала собой, мной и всеми остальными. Но письмо было написано, и оно ушло из деревни Уртазым в Москву, в Кремль, к Швернику. А потом начались долгие дни и ночи ожидания ответа. Знакомясь с Делом отца, я читала в нём письма, написанные мамой от неё лично и от деда моего в Москву, в Кремль и тоже Н.Швернику. В них вещи были названы не своими именами. Правда, они писались уже после войны, когда отец был не в трудармии, а уже на спецпоселении. Тогда мама просила воссоединить семью. Писала о том, что её муж на «трудовом фронте» сломал ногу, что ни разу не был в отпуске, что его отец нуждается в помощи, иждивении и т.д. Меня передёрнуло от этого, от этой подмены понятий. Концлагерь она называла трудовым фронтом, нещадную эксплуатацию - работой без отпуска, т.е. всё излагалось так, как будто ничего вопиюще беззаконного и жестокого не происходило. Я отлично понимала, почему она так писала. Главная цель была вернуть отца в свой город, в родной дом. Воссоединить семью любой ценой. И резолюции-ответы я читала. Смысл всей ведомственной переписки был такой – нет целесообразности в восстановлении семьи. Только вдуматься в смысл этой резолюции повергает в шок, а как это применить к себе, к конкретному человеку, к конкретной судьбе?! А жизнь шла. Надо было есть и пить. Надо было работать с утра до глубокой ночи. Обеспечивать семье хотя бы полуголодное существование. Отапливаться зимой. Относительная молодость противоборствовала всем этим невзгодам. А вот старикам доставалось не сладко. Тяжело доставалось моей бабушке – она несла огромную ответственность за меня. Я подрастала и на меня сыпались всякие «шишки». Разбила голову, а бабушка не досмотрела. Так и привезла эту отметину из Уртазыма. «Печать» эта осталась на всю жизнь со мной, напоминает мне ту жизнь, в «потустороннем» мире. Когда настал момент отъезда из Уртазыма (письмо, ушедшее из Уртазыма в Москву, сработало), случилось ещё одно тяжкое для меня действие. Я в 5 лет сосала соску. Наверное, это было тогда необходимо. Это только кажется, что дети ничего не понимали. Дети мудрее взрослых. Они так же страдают, когда находятся в ауре страданий. И вот прямо перед отъездом соседская девочка (русская) вырвала у меня изо рта эту изжёванную соску и выбросила её в горящую печку. Что было со мной! У меня поднялась температура, я не спала и не ела. За моё психическое здоровье очень близкие переживали. И это как раз пришлось на дорогу, на переезд в другое место, на проживание у чужих людей. Теперь мне понятно, почему страх так живуч во мне. Я всегда ожидала чего-то неприятного, я всё время чего-то боялась. Страх очень долго нивелировал меня, мешал мне быть самой собой. Вот что такое Уртазым. Он всегда ассоциировался во мне с каким-то гиблым местом. Потому я и хочу увидеть эту деревню своими глазами, наступить на её землю и навсегда освободиться от этого странного, такого нескончаемого ощущения. Я хочу увидеть тебя, моя деревня, снова и запомнить тебя другой. Не такой, когда письмо мамы ушло из Уртазыма.
admin: Тяжба у позорного столба. Анатолий Резнер. http://www.proza.ru/2015/01/30/1751
полная версия страницы