Форум » "Помни имя свое"-"ПАМЯТЬ СЕРДЦА" » Поэзия российских немцев » Ответить

Поэзия российских немцев

Наталия: Willi Muntaniol Вилли Мунтаниол Ты виноват уж тем, что немец Баллада Нас принял Бог под самый Weihnacht И Фридланд в церковь пригласил. Поёт органом neue Heimat, Чтоб нам с тобой прибавить сил. Мы словно в рай земной попали, Давно гонимые судьбой. За много лет спокойно спали. Язык, как музыка живой. Никто ни разу не подслушал, Не проследил кого корим. И до сих пор никто не скушал За то, что правду говорим. Мы скоро все переменились: Как будто боль убрал наркоз. Глаза живинкой засветились, Пришла улыбка вместо слёз. Хотя случается, однако, Что вурстаусзидлерами нас Зовёт и травит как собаку Член Эс Пэ Дэ. Таков наказ?.. Завесу фактами снимаешь И о страданьях говоришь. Ответит: «Слёзы выжимаешь?» Скривишь улыбку, промолчишь. Всю жизнь фашистами там были, Тут русаками нас зовут. Видать, историю забыли, Своих с чужими путают. Не любят «русских» за подонков. А их немало среди нас. Сверяют с предками потомков По крови только. Вот те раз!.. Кому-то просто непонятно Зачем мы ехали сюда. В Союз отсюда аккуратно Текла валюта, как вода. И Русь за марки ухватилась, Кредиты любит Казахстан. И Украина спохватилась. А немец?.. «Подожди, отстань!» И снова Weihnacht. Как там наши?.. Давно забыт в домах уют. Народ уже бесплатно пашет. Темно. И газа не дают. Да, был этап, мы собирались, Чтоб автономию вернуть. Нас под арест загнать пытались, Хотели всех сломать, согнуть... Учитель Раймер в Ленинполе Под Новый год с детьми пропел «O Tannenbaum» на ёлке, в школе. И под надзор попасть успел. Коль по-немецки, значит, страшно: «Мы тоже любим песни петь, Но по-советски, бесшабашно. А немцев не хотим терпеть. Пускай доказывают молча Свою рабочую черту. Чужой мотив, что песня волчья. Нам слушать их невмоготу.» Так просыпался в Кыргызстане В шестидесятые года Дракон, дремавший, как в тумане, Чтоб кончить с нами навсегда. В одном письме из «Neues Leben“ Авантюристом назван я. Писал в ЦэКа «святой молебен», Про немцев правду для Кремля. Хотел на Пленум коммунистов Через редакцию попасть. Он был не для авантюристов. Мне помогли тогда упасть. И я терпел до девяностых Под ярлыком «Автономист». С таким клеймом жилось непросто. Корреспондент... И вдруг, - фашист. Но тут сверкнула перестройка, И заиграли в плюрализм. Никто не знал, что «катастройка» Затмит собою коммунизм. Мы собрались в такое время, Когда в республиках страны Кипят, волнуя поколенья, Народов страстные сыны. Как расшалившиеся дети Они шумят, покуда Мать Сумеет каждого заметить, И не забудет всех обнять. Имеют право только немцы Всю жизнь безропотно молчать. Они у нас как иноземцы, Их не желают замечать. Нет, не сумели наши предки За двести лет предугадать, Что внуков первой пятилетки Теперь с Поволжья станут гнать. Россия-матушка, опомнись, Мы б не бежали за кордон. Мы шли к тебе не вероломно. У нас в Союзе – Отчий дом. Так я писал до наших съездов. Их всё пытались отменить. Дошло до массовых отъездов. Кого теперь в грехах винить?.. Конечно, нас, конечно, немцев. Дескать, могли бы потерпеть. Хотели ж всех переселенцев Ассимилировать успеть. «Не скрою, мастер ты в экспромте, Речист на форумах, у юрт... Но мой отец погиб на фронте, А ты полез в «Видергебурт». «Вы так со мною говорите, Что за войну был я судим. Вы уж, пожалуйста, простите, Но тон другой необходим». «Ты виноват уж тем, что немец. Пусть справку выдаст прокурор, Что бывший ты спецпоселенец, Что снят с тебя уже надзор». Сказал бы так дурак набитый, Неисправимый шовинист... А то ведь правильный, маститый Он был в газете журналист. Другой такой же, к слову вставил: „А телетайп тебе зачем? Небось, в Германию отправил То, что читать дают не всем...» ...Как в «Русском вестнике» Велицин При Николае, при царе, Винил в грехах императрицу И адъютантов при дворе За власть немецких колонистов Над пьяным русским мужиком?.. Уже тогда было нечисто, - Мотала зависть снежный ком. И повело, и покатилось... За горло взяли кулаков. Народ – враги! Скажи на милость, Где было столько дураков?.. В каком краю, в котором царстве В тюрьме страдала вся страна? То было в нашем государстве, Где вождь в Кремле, что сатана. Поволжья нашего не стало. Как будто было всё во сне. Горохом немцев раскидало В глухих углах, по всей стране. Успели разломать соборы, Стирают памяти следы... Как будто нет для них позора. Ликует зло под стон беды, Чтоб немцы языка не знали, Чтоб в церковь больше – ни ногой! Отцов в концлагеря загнали Под автоматы, «сапогой». Так с той поры прошло полвека. Прошли в изгнании года. Быть может в немце человека В Москве признают? Никогда! «Фашистам не бывать на Волге!» Кричит в Саратове плакат. И дураки в России долго Царить готовы наугад. Твердил он голосом пропитым Толпе Поволжья в мегафон, Что нам снарядами изрытый Отдаст военный полигон Капустин Яр заместо Волги. Вот это – Wolgarepublik!.. С такой способностью недолго Загадить всей России лик. За честь такую благодарны. Плохая мачеха ты нам. Уж надоело так бездарно Сносить пинки под пьяный гам. Прости, прощай, моя Россия, Und sei gegrüßt, mein Heimatland! Смолчит, быть может, ностальгия Как плачет тут твой эмигрант. Dinklage, Niedersachsen, den 23.09.1997.

Ответов - 22, стр: 1 2 All

Наталия: Вильмс Валентина Гергардовна Отголоски Друзья мои все уезжают На родину предков своих, А сердце мое замирает И ноет оно от тоски. Разрушено все, чем мы жили, Куда возвращались в мечтах, От родины малой остались Одни отголоски во снах. Куда мне теперь возвращаться? Где мне свой покой обрести? От Острова Детства остались Названия сел и пеньки. Пеньки от срубаемых кленов, Пеньки от густых тополей, Дома обветшалые – новые С сиротскою долей своей. Хозяев, покинувших двор свой, Дома не дождутся вовек. Безмолвны, они не тоскуют, Как строивший их человек.

Наталия: Константин Коппель (судьба неизвестна) ДАЛЕКО У САМОЙ ВОЛГИ Далеко у самой Волги, в доме на родной реке, мама песенку мне пела на немецком языке. Тридцать лет качалась песня колыбельною волной. Я не знал, что это счастье может кончиться войной. Бабьим летом в сорок первом задымили поезда. Прочь прогнали «колонистов» из родимого гнезда. А потом уже в Сибири, где мотив любви исчез, мы, мужчины, в трудармейских лагерях валили лес. Чуть поздней в тайгу пригнали женщин с пилами в руке. Хватит петь детишкам песни на немецком языке. Мамы плакали о детях и сгибались от тоски. Стыли слёзы, острый голод, как топор, стучал в виски. Хоронили их без гроба, рядом не было семьи. Эх, могилки-колыбелки, горки снега и земли! Далеко у самой Волги, в доме на родной реке, мне бы песенку послушать на немецком языке.

Наталия: Фрида Кирш БЕЗ ВИНЫ ВИНОВАТЫЕ Мы не творили злодеяний, но выпал нам удел страданий. Забудь мы свой язык родной, была бы жизнь у нас иной. И наши дети бы едва ли зло произвола испытали. Как часто приходил домой мой сын из школы сам не свой. О, мама, в чем я виноват? Меня все дразнят и хулят. — Фашист! — в лицо мне класс кричит. Учитель слышит — и молчит. Я в школу не хочу, устал я, я не хочу, чтоб рисовали на ранце свастику мелком. Фашист... Но я-то здесь при чем? И малыша я утешаю: «Есть люди добрые, я знаю. Поверь мне. что настанет час, и жизнь порадует и нас. Что делать, мы терпеть должны, пока поймут, что нет вины на нас, и людям злым тогда краснеть придется от стыда».


Наталия: Шнайдер Вальдемар Карлович СТИХИ. В память о безвиннопогубленных родственниках. Матери. Натруженные руки часто вижу Во сне и реже наяву; Я мама чаще ездить буду И не забуду вашу доброту. Поверьте. в жизни мало спал И мог конечно больше сделать, И не беда, что академиком не стал, Зато познал я человека зрелость. Коль главное постиг и линия своя , Коль мало спал и людям помогал; Плохая ли моя судьба? В ней мудрость жизни постигал. 1982 г. Матери. Ты жива еще моя старушка! Мать родная ты меня прости Что живу я как кукушка, Вдалеке от вас, от тишины. Часто вспоминаю дом Где родился, жил, учился. Мама я не смог потом К вам не постоянно возвратится. Мама я у вас же научился Жить, работать сколько вмоготу, И теперь поверьте я не разучился, И храню я вашу доброту. 1983 г. *** Я родословною своей горжусь! Она в труде с утра и до темна, А матерью своей втройне горжусь, Единственна, неповторимая она. Не все известные могилы И скорбь от этого вдвойне, И все же им хватило силы, Людьми остаться на Земле. И честь и совесть сберегли. Терпели униженья двести лет, И вот теперь прозрели мы, И терпеливо ждем рассвет. 1990 г. Кто желает прочитать весь цикл, пожалуйста, ссылка: http://www.memorial.krsk.ru/memuar/Shnaider.htm

Наталия: Стихи из трудармии АВТОР НЕИЗВЕСТЕН *** Это было в сорок первом. Шар земной в огне пылал. Повезли нас в край далекий с Украины на Урал. Стар и мал, и много женщин. Это было в сентябре. Уж Германия с Россией воевали на Днепре. Далека ты, Украина... Путь уходит на Восток. Позади остались хаты, где в окошке огонек. Там пшеница колосилась возле ровного жнивья. Снова птицы улетают, только в теплые края. Не спешит товарный поезд. А к чему спешить ему? Мы за проволкой колючей. Мы приехали в тюрьму. Без вины мы виноваты. Ешь баланду и трудись! Лишь на нарах вспоминаем медом пахнувшую жизнь. По тайге пошли морозы. Не ушел забор под снег. Выносить холодный голод может только человек. Человек живет надеждой, а надежда не умрет, пока сердце не остынет, пока солнце не зайдет. А когда снега растают, когда кончится война, он поедет в край родимый, где-то ждет его жена. Ждут его родные дети, ждет его родимый дом, там он радостно поплачет под родным своим окном.

Наталия: Эдуард Альбрандт АЭРОПОРТ Аэропорт. Горою чемоданы. И дети спят на выстывшем полу... Мы улетаем... Ждут другие страны. Решились! Не хватайте за полу!.. Печать тоски на лицах отрешенных, В глазах надежды робкой огонек... Мы улетаем, с нами наши жены Да старики, кто в землю не полег. Спасибо Вам за все, товарищ Сталин: Вы подсказали нам, как надо жить. Мы ждали много лет, мы ждать устали, Пока вернут, - что нам принадлежит. Язык теряем, веру и обычаи, И надо что-то делать поскорей... Но Ваш закон на нас колючкой бычит, Как проволокой Ваших лагерей. Мы помним все. Не стерлось! Не забыли, Как ни за что загнали нас в тайгу. Как сосны - мы, болезни - нас валили. И дети умирали на снегу. Как нас считали, ставя на колени. Да по затылкам хаживал приклад. Мы погибали, веря в светлый гений, что нас вернет на Родину - назад. Прошли сквозь сито смерти На две трети. Рассеялись горстями по земле, Но ждали, ждали, ждали полстолетья, Что вспомнят вдруг о немцах Там - в Кремле. Минуло полстолетия... Как страшно, Что смотрят до сих пор, как на врага. А время Островов немецких наших Нещадно размывает берега. А мы еще надеемся на что-то. В глухую стену бьемся головой. Оставить жалко землю, дом, работу... И так охота быть самим собой. По сути дела здесь и там чужие, Но немцы мы, и нам не все равно!.. Терпенью научила нас Россия, Но, черт возьми, кончается оно! Собраться вместе надо бы скорей нам. Покуда в нас хоть капля жизни есть. А многие не Волгою, а Рейном Любуются и нас жалеют здесь. А там. на Волге, злобою сгорают, Тревожатся, боятся до сих пор. Но разве страшен тот, кто умирает? А путь к здоровью тяжек и не скор. И вот опять родные улетают. Подумать можно: на подъем легки. Но слезный спазм гортань пережимает, И плачут, уезжая, старики. Изверились. И снова раз за разом, Давя раскатным ревом на виски, Летит в закат крылатая "Люфтганза", Уносит тела нашего куски. И новый рейс. И снова слезы льются. "Прощай!" - гудит по залам и углам... Те - улетают. Эти остаются... Душа и сердце рвутся пополам. Это стихотворение из сборника стихов российских немцев "Подземные колокола".

Наталия: Дорогие форумчане! Что же вы такие равнодушные и безразличные? Открыла новую тему: "Поэзия российских немцев", сама так радовалась, что нашла такие удивительные стихи, кричащие о той поре, о страданиях наших близких... и никакой реакции... Нужно это вам и форуму или нет??? Хотелось бы всё-таки это понять. С уважением. Наталия.

Gerta: Владимир Петрович Штейнбах родился 8 марта 1955 года в г.Прокопьевске Кемеровской области. В 1959 году переехали на Алтай. С семи лет учился в школе с. Алтай Табунского района. В 13 лет семья Штейнбах вновь возвращается в Прокопьевск и затем опять переезжает на Алтай. С 1974 года Вальдемар работает в центральном отделении совхоза "Алтай". С 1986 по 1988 год работает в Табунском совхозе художником-оформителем. В 198году Вальдемар переезжает в Михаловку, где работает художником на элеваторе. В 1990 году выезжает в Саратовскую область г.Маркс с.Колос. В г.Марксе состоял в обществе "Возрождение". С 1996 года постоянно проживал в Германии. Умер 16.01.2009 года. Рассказ бабушки Под лавкою квохчется клуша, шумит в уголке керагаз. Ну ладно Володя послушай Ты бабушкин грустный рассказ. Мы вродебы жили неплохо, Корова в сарае была. На пашне сажали картофель и в доме блестели пола. Усердно молилися в Кирхе, и ездили в Маркс на базар. Сыночки и дочька Марихен Ловили на Волге загар. Вот так потихоньку и жили, Неведая будущих слёз. Но что-то в верхах намутили и многих погнали в колхоз. Твой деда властям неподдался, он в город работать ходил. То утром то то в ночь возвращался, продукты с собой приносил. Дорога же в город, вёрст девять, сходи-ка туда да сюда и эта забота о хлебе ударила в грудь как беда. Он как-то придя, расхворался подолгу сидел у окна и слёг и уже неподнялся. Осталась с детьми я одна. То дома то в поле пласталась. Работой держала слезу. С упорством крестянки я знала. Детишек взростить я смогу. И бабушка глухо вздыхает, руками сгребает муку. Воды и сольцы добавляет, а я продолжения жду. Марии уж было шестнадцать, чуть старше Иван и Андрей. Им время пришло миловаться Имели подруг и друзей. Казалось неплохо сложилось Но радость не ходит одна. Уж где-то далёко кружилась Моторами воя война. Июнем согретые воды в даль Волга катила свои мы стали врагами народа на первом этапе войны. Коровы и овцы метались Скулили и лаяли псы. В слезах мы дома покидали Несняв что сварили с плиты. ну ладно водица вскипела, Давай пелемени сюда хорошее сделали дело и вкусною будет еда. Добавим немного приправы Люблю почему-то укроп... Конешно же власти не правы Но мы их неведаем троп. Оставили нас бы в покое Но где же им разума взять. Иль времечко было такое любили тогда выселять. В Сибири нас всех осудили язык нам поставив ввину. Кого-то под пули пустили. Кто в лагерь попал, кто в тюрму. Не глядя на горе и беды На власть нетаили мы зла Но радость пришедшей победы какой-то неполной была. И после войны хоронили, из жизни ушли сыновья. На Волгу назад непустили А здесь всёж чужая земля. туда ты поедиш,я знаю Могилку там деда сыщи и воздух Поволжья вдыхая, земли незабуть привезти. Отстыли тогда пелемени. Подкатывал к горлу комок Мне видились прошлого тени, Поволжье,река, островок. И видились женщины в чёрном. Сибирь и трескучий мороз. Хрустящим покрытые дёрном равнины пролившихся слёз... Не мало годков миновало Ласкает кресты суховей, что бабушку так волновало в горсти уместилось моей.

Gerta: Владимир Петрович Штейнбах Моей маме посвящаю. Когда-то я ездил на Волгу В исконные наши края. Ласкал я там взглядом околки И слёзы ронял на поля. Холодную вешнюю воду Из Волги стоная я пил. Ах сколько, ах сколько народу! Кровавый Иосиф сгубил.... В далёком году 25-том В Орловке родилася мать И где-то уже 35-том Отца довелось потерять. И только оставила память, Всё призрачным словно бы сон, Отец затуманненой ранью Уставшим из города шёл. И как задыхаясь на встречу Бежала смеялась ему И к папе взбираясь на плечи желала увидеть страну. Страна ту мечту воплотила Награда Сибирью дана. Осталась отцова могила Крестом покосившись одна. Так мама попала на шахты, Где штольни, забои и клеть. От этой работы на ах -ты Так было легко помереть. Толкали плечом вагонетки Ложились как шпалы тела. Им в шахте железная ветка Победную ветвью была. Вот так приближали Победу Пласты загружая угля. Казалось что скоро поедут, Вернутся в родные края. В какие такие просторы! Победа пришла не для вас. И смолкли вокруг разговоры. Пришёл нет возврата указ. И плакали люди стоная, Потеряны вера и кров. Со скрежетом воздух вдыхая Московских хулили богов. Вот так и остались в Сибири Указа не сбросить оков. В гниющих барачных квартирах Кормили охраны клопов. Скончался великий усатый. В стране наступил перелом И к власти пришёл лысоватый В Украине был он Хрущ- ом Казалось вокруг потеплело, Ведь Берии больше уж нет. Дорога в дали засветлела Не сброшены немцы в кювет. Тепло февраля так обманно. Напрасны желанья в аду С указом Хрущёвским гуманным Опять получили беду. И вольную вроде-бы дали. На Волгу ж вернутся нельза. Да с этим товарищем Сталин Когда-то сдружился незря. С умом по стране раскидали. Сплочённости немцев уж нет. И снова хваля награждали, Платили за выслугу лет. Менялись в правительстве лица. На Волгу всё нет нам пути... В Германии часто мне снится Тюльпаны цветут на степи. А мама лежит на Фридхоффе, Не русская вязь на кресте, И фото в анфас да и профиль Не нужны теперь в К.Г.Б Горят поминальные свечи, цветов разноцветный узор. Привиделись дедовы плечи И девочки вечный укор. Песня. я сегодня как обычно рано Номер телефона набирал чтоб спросить ну как делишки мама Связи нет мне кто-то отвечал. Кнопочки не связи а утраты Номера отжившая судьба. Знаю я что связи нет обратной Всё звоню а вдруг ответят да. Со слезами книжицу листаю Номера знакомые ищу Нахожу и тут же понимаю Дозвониться так же не-смогу. Кнопочки не связи а утраты Номеров отжившая судьба. Знаю я что связи нет обратной Всё звоню а вдруг услышу -ДА 2004 год.

Наталия: Герберт Генке (род. в 1913 г.) МОЙ ВЕК (отрывок из поэмы) Ты помнишь это? Снег и лед. Тайга, тайга, мороз, работа. Мы валим лес. Здесь путь пройдет - сквозь дебри и через болото. Не фронт ли это? Горла хрип, дыханья белые кристаллы. При каждом шаге - скрип да скрип. Стволы звенят, как из металла. Что для страны дремучий лес? - бруски, подпорки, бревна, балки. Как мачты, елки до небес - и вот уже лежат вповалку. Где залегает рудный плод, туда проходят рельсы трудно. Там нужно выстроить завод и вырастить до неба трубы. Не скоро солнце повернет, чтоб лаской одарить лучистой. Мы валим лес. Все снег, да лед. Метровый снег под коркой льдистой. Кому легко? Война идет. Тем женщинам в полях метельных? Бойцу, ползущему вперед под пулями и под шрапнелью? Здесь вечерами у печи кто бросит умное словечко, кто вспомнит тех, кто разлучил. Кто в прошлое скользнет от печки. А сердце женское вдали полно тоской и жаждой мира. О, сколько звезд во тьме сожгли, любовь оставив в черных дырах. Я вижу милое лицо и слышу первый шаг сыночка, и дорогое письмецо опять читаю с первой строчки. Мы чувствуем - идет погода. Март. Но мороз еще при нем. Плоты сбиваем день за днем, чтобы успеть до ледохода. Река во льду, но в глубине и здесь в лесу кипит работа. Ты помнишь? И теперь во сне я мокрым становлюсь от пота. Потом, как из засады, нас накрыла оттепель дождями. Я содрогаюсь и сейчас от ужаса. Всегда он с нами. Вскипает в ярости река перед чудовищным затором. Трещат из льдин и бревен горы, и воды прут на берега. По дамбе волны хлещут плеткой, а там и рельсы, и жилье. Вот время и пришло твое... И ты садишься смело в лодку. Ты показал, что медлить - грех. Стволы толкаешь между льдами. Слетает оторопь со всех. Мы пробиваем брешь жердями. Трещит плотина под струей, вздымается, и вот - крушенье. Все кончилось в одно мгновенье. В неравной битве пал герой. Смеются люди на перроне и ток бежит по проводам. Ты не увидишь света там. И не прокатишься в вагоне... Роза Пфлюг (род, в 1919 г.) TO БЫЛО В ИЮНЕ To было в июне, в июне. И утренняя звезда сияла, как наши взоры. Мы вместе - и навсегда. Луга и леса в цветенье. И так должно быть всегда. Благословляло нас лето на будущие года. То было в июне, в июне. Нас мир манил голубой. О, жаворонки, о, трели, о, луг с зеленой волной! Не думали, не гадали - внезапно нагрянул шквал. Доносы. "Враг. Заключенье и... без вести он пропал... То было в июне, в июне. Двадцать второго числа. Далекая канонада все вокруг потрясла. Дни пролетали мимо сотнями черных стай, А вот - голубь белый - победоносный май! То было в июне, в июне. Короткая справка: он от обвинений ложных посмертно освобожден. Луга и леса в цветенье. Как прежде. О, милый мой, что это теперь меняет? Я больше не буду мной.

Galla: Стихи Штейнбах просто потрясают! Читаю и как-будто окунаюсь вновь в то, о чем мне рассказывала моя мама. Все совершенно так " и теплые постели, и оставшаяся на плите еда... и страшные годы оторванности от родителей, от Родины. Большое спасибо Герта.

Наталия: Шнайдер Вальдемар Карлович (род. 06.07.1934г.) *** Запомнился мне черный день, Хотя и солнце было высоко в зените. Полуторки, повозки, люди шли как тень А вслед кричали нам "Спешите!" Той осенью снялись мы с мест И двинулись толпой по Волге. С тех пор несем мы ссыльный крест, Хотя и породнилися еще при Ольге. Мы ехали на баржах, поездах, Пешком мы шли как декабристы; В России не взлюбили нас, Но люди мы, а не фашисты. Опомнитесь хотя б сегодня. И зависть, злость оставьте навсегда, Ведь вера победит господня, Иначе бы зачем писал я стих. 1990 г. Черным днем в жизни нашей семьи было 20 сентября 1941 года когда выехали из с.Гримм в ссылку по Указу от 28.08.1941 г. Ольга русская княгиня XX века, при ней приезжала первая немецкая делегация во главе с Пастером. 2. Стоит над темной Волгой стон и плач, Родных своих оплакивает мать.; Она уж сотни лет в мольбах своих О совести и чести говорит. Но не дошли молитвы до Христа, До Разума не брызнула слеза И все же верою, надеждою живет, А может быть молитва донесет. Родных детей как ветром разнесло, По всей России разнесли добро; С крестами, без крестов они лежат, По всей земле мы слышим стон и плач. Молитвы, слезы и твои мечтания Поверьте, мама, не напрасны, нет; Услышит Разум горе и страдания, Ведь должен быть скитаниям конец. Стоит над темной Волгой стон и плач, Родных своих оплакивает мать; Она их ждет в объятия свои, За слезы, горе, Бог, их ей верни. 1990 г. 3. Всю жизнь ждал я дня такого Когда проснется мой народ, Когда прейдет к нему свобода И справедливость снизойдет. Терпенья на полсотню лет Хватило целому народу, Но наступил опять рассвет Вернуться всем на Волгу. Не досчитаемся мы многих, Они рассыпаны по всей земле; Другие в деревнях убогих Век доживают в бедноте. С крестами, без крестов они лежат В могилах общих, одиноких. Среди них множество солдат, Они зовут нас из миров далеких. Ужель мы затеряемся в пыли И не вспомянут нас потомки? И все же видится вдали, Рассвет виднеется в потемках. Труд и терпенье нас спасут И Разум нас спасти поможет, Пусть наши внуки доживут И Разум им всем поможет. 1989 г.

Наталия: Виктор Гейнц (род. в 1937 г.) МЕЧ ВОЗМЕЗДИЯ Посвяшаю моим сверстникам Октябрь. 1937 год. Год моего рождения. Черным по белому стоит эта дата вот здесь - в моем удостоверении личности. Октябрь. 1937 год. Отчего же тогда уже сердце болело? В германские пушки вдвигались снаряды, в Испании дрались интербригады. Первый снег шел в Сибири, белый-пребелый... Октябрь. 1937 год. Но почему так полон страха был мой первый крик? А, может быть, со мной кричал в стенаньях интеллигент, не подписавший "своего признанья", хотя его тянули за язык, полосовали окровавленную спину, в глаза совали остроклювый штык... Когда мне отсекали пуповину, я слышал выстрел, видел, как поник в застенках несгибаемый мужчина... А крёстным был тогда "отец народов", богоподобный и всевидящий южанин. Когда его лицо мрачнело в непогоду, свет угасал в далеком Магадане. Кто сам не светит, тот боится света, тот гасит все, что освещает мир. Не хочешь быть слугой? Будь лагерным скелетом! Служить тебя научит конвоир. Отец-мудрец посеял тьму и страх. Нимб фальши ослепил страну берёз. О, как ленив песок в песочных злых часах! Как долго мы терпели тот гипноз, который заставлял мириться с ложью, с насилием и жизнью гробовой, где светлый путь кончался бездорожьем, где тараканы правили судьбой. А тараканий вождь ноздрю раздует, подкрутит, ощетинит черный ус, и вот еще один народ не существует - стал посвободней сталинский Союз. Прошло уж полстолетья, как Фемида мне положила меч возмездья в колыбель. Зазубрины на нем - глубокие обиды. Точильный камень сточит их теперь. В моей судьбе, да и в душе - разруха, во снах и в памяти - мучительный кошмар. Как я хотел бы сталинскому духу смертельный нанести - пронзительный удар. Из сборника стиховроссийских немцев "Подземные колокола".

Наталия: Риб Эвальд Карлович А это его поэзия. РАЗБУЖЕННАЯ СКРИПКА Музы Вы во мне проснулись очень рано, часто вы меня лишали сна слышал я, как бойко сквозь туманы музыку цветов несла весна. Вспоминал дороги и тропинки за родным, родным своим селом. Навсегда новинки и поминки поселились в сердце озорном. Посмотреть позвали по-немецки, как на Волге тихо плыл закат, как звезда зажглась на небе детства, где нашёл свой стихотворный клад. Соловьи так искренно и нежно вечерами пели от души, с Волгой величавой и безбрежной часто виделись в степной глуши. Музы наши — родственные музы подружились на века не зря. Подружились все мы в разных вузах, подружились мы — в делах Петра. Подружила нас — Екатерина, подружила с Музами любовь, дочь моя по имени Марина освежит в семействе нашу кровь. Но сегодня не прошла обида — сколько Сталин погубил родных. Даже в детях он врагов увидел, отбирая Родину у них. Посмотреть позвали по-немецки, где на Волге вновь встаёт восход, где звезда горит на небе детства, стихотворный мой родник зовёт. Скрипка Заря запуталась в кустах, но нам на новом перекрёстке большое солнце на руках несут сибирские берёзки. Нас на коне бровастый дед повёз лесной дорогой узкой: тогда мне было десять лет, не знал ни слова я по-русски. Меня старик спросил: — Как звать? — Артур! — мой брат ему ответил. — Ты музыкант, сынок? Сыграть ты мне должон, когда приедем. — Играть не сможет мой артист, в футляре — щепки в мешковине, а скрипку, дед, разбил фашист. — Да что ты! Где? — На Украине. В село Лучи ворвался фриц, где жили мы, где насмотрелись... Израненную песню птиц прижал к груди измятый вереск. Эсэсовцы вломились в дом и шнапс настойчиво просили, а мать сказала: — Шнапс не пьем... И нашу маму застрелили. — А ну-ка, марш сыграй, щенок, — один приказывал с улыбкой. Он: — Нет! — шепнул. И в потолок взлетели щепки... щепки скрипки. ...Бежали мы от пуль, огня, бежали от немецкой речи. Спасибо, брата и меня к своим доставил наш разведчик. — Но ты старшой... Себя избавь от дум полынных... — Понимаю. — Гляди: село, для вас изба, и председатель вас встречает. А скрипку дай-ка мне, сынок, верну ей голос — успокоюсь. Мечту твою убить не смог Германец опытной рукою. Шли дни... И я пришёл в колхоз работать с новыми друзьями. Там листья падали с берёз на землю желтыми дождями. Грузили мы мешки с зерном, в упряжке спали коровенки, а бабы по ночам тайком оплакивали похоронки. ...Когда обедать собрались, сибирский дед принёс мне скрипку: — Готова. На, Артюш. Учись. Теперь сыграй, — сказал он хрипло. Я тут же струны натянул... Настроив, оглядел полянку... Играю... Душу всколыхнул... Растрогал деда «Варшавянкой». Матери Как себя ты обделяла хлебушком в войну, а остатки мне совала, проводив ко сну. Помню, как меня искала среди гор, полей, расступались даже скалы от любви твоей. Со стены глядишь сквозь раму, стоя у дорог... Без тебя сегодня, мама, ничего б не смог. В День Победы Детям и взрослым военного тыла Снова в День Победы весь седой подснежник, вспоминая беды, пел нам песни нежно. Выпрямлялись сосны, белые берёзы, ветерок морозный осушил им слёзы. И за всё, что было, и за все подарки ветераны тыла выпили по чарке. Небосклон был синим, птицы голосили... Никогда Россию мы не подводили. Урал Российскому писателю Н. П. Воронову Там, где планету держит небо руками солнечных лучей, — меня, Урал, вскормил ты хлебом с улыбкой матери моей. Поил и молоком берёзы неугомонного юнца; в войну же на полях колхозных, как мог, я заменял отца. И пусть я часто сытым не был в тревожной юности своей... Зато планету держит небо руками солнечных лучей! Березка Березка милая! Уральский вечер глазами звёзд любуется тобой, тебе мальчишкой месяц сел на плечи, опять резвится, баловень такой. Люблю тебя, что ты в краю колхозном шумишь по-свойски ласково листвой, люблю за то, что ты зимой морозной из новой сказки вышла предо мной. Я радуюсь тебе при каждой встрече и так люблю в тиши мечтать с тобой. Тебе мальчишкой месяц сел на плечи, ну пусть резвится, баловень такой. * * * Моя душа, как русская берёза, зимою тоже зябла на ветру, ночами звёзды в лютые морозы лишь засыпали на ветрах к утру. Она весною распустила листья в такие бури солнечных лучей, что я шагнул весь в соловьином свисте в большое завтра Родины моей. Но вот опять в глазах я вижу слезы, в сердца людские снега намело — моя душа, как русская берёза, пускай дотла сгорит, отдав тепло! Победные гудки Всем ветеранам Отечественной войны и труда, всем погибшим Помню мать... Небесный зонт... И пожатие руки... Увозили мы на фронт карталинские гудки. Брали мы с собой кульки, горько плачущий вокзал... Все Победные гудки мы вернули на Урал. НЕОТПРАВЛЕННЫЕ ПИСЬМА В ГЕРМАНИЮ Письмо 1 Поэтессе Ларисе Риб Напиши, что лечит сердце, напиши, что снимет стресс, человек чтоб смог согреться у костра твоих чудес. Все микробы пессимизма в обществе давно видны. Витамины оптимизма так сегодня всем нужны. Мне уже немало лет, все мне лучше видно... Не встречал других Планет — чуточку обидно. Всем пожить бы без стрельбы под небесной крышей... Эхо я своей судьбы в новом веке слышу. 2001 Письмо 2 Я под сибирским дождиком промок, закрыв калитку. В войну я стал сапожником, поглядывал на скрипку. Стучал сапожный молоток, стучал до обалденья. Когда ко всем был мир жесток, мы не теряли зренье. Все видели, как жил другой за дружеской беседой, стояли за своих горой и одолели беды... Сегодня пусть я одинок, Господь, мне дай терпенье. Стучи, сапожный молоток, стучи на обновленье. Чтоб женщина сняла платок вдруг от тепла и света, с надеждою краснел восток, всегда цвела Планета. Стучи, сапожный молоток, ты радуй всех делами, чтоб новый век гордиться смог при первой встрече с нами. 2000 Письмо 3 Детское волненье, стих лишал вдруг сна, часто вдохновенье мне несла весна. Волжские закаты так любила мать... Жили мы богато, есть что вспоминать. Руки золотые были у отца. Женщины какие шли к нам без конца. Туфли восхищали, что он шил тогда. Нас на Волге знали села, города. Он — сапожник сельский, расцвели мечты, чудный был модельщик — мастер красоты. Я учился в школе, скрипку в руки брал, убегая в поле, птицам подражал. Помню, как с улыбкой слушал соловья, но не раз там скрипка подвела меня. Уставал от пенья музыки земной, с гадким настроеньем шел тогда домой. Вечером все краше небушко горит, а кругом ромашки в пятнышках зари. Разглядел закаты, что любила мать... Жили мы богато, есть что вспоминать! 2000 Письмо 22 Нашему школьнику Охотно выступал я в вашей школе, свои читал рассказы и стихи, как мы в войну трудились в поле, как нас будили утром петухи. Мне не забыть слова твои незлые, как ты держал линейку в кулачке: — Зачем, зачем вы пишете в России стихи на том фашистском языке? — Сердца, мой друг, возьмут все на заметку, кто неповинен в тот смертельный бой. Я верю, мы подружимся с тобой, как при Петре прославленные предки. Путь на Земле, мой мальчик, так неровен, путь на Земле — огромен и велик... Стыдились Гете, Шиллер, Бах, Бетховен за тех, кто опозорил их язык. С годами все становятся другими, другими стали села, города, Германия и матушка-Россия, быть может, подружились навсегда. 1998 Письмо 23 Брату Давиду Я от весны оттаял весь, люблю всегда я время это. В плаще зари гуляет лес, зовёт тебя руками веток. Когда мы на краю Земли с березкой крепко обнимались — в снегу подснежники взошли, скворцы в скворечнях целовались. Люблю я розовость небес, барахтаться в вулканах света, В плаще зари гуляет лес, зовёт тебя руками веток. 1998 Письмо 24 Ты в лесу единственна, через речку мост, сказка карталинская вся в ромашках звёзд. Радуюсь, которая всё спешит вперёд — на руках историю каждому несёт. Взрослые узнать хотят, внучка поняла — в речке Карталы-Аят сказка поплыла. Повернула к берегам показать секрет, где она откроет нам мудрость прошлых лет. Вместе бродим мы в лесах, у реки Аят. Речь на разных языках сказки сохранят. 1998 Письмо 25 Нас голыми руками не возьмёшь, нас просто не загнать в могилу — опять раззвенится золотом рожь, для новой песни копим силы. Жизнь наша — далеко, друзья, не мёд; жизнь наша — далеко, друзья, не сахар, но верю я — судьба нас приведёт, где всех накормит русский пахарь. Мы возле сказки можем и присесть, там узелки надежды и развяжем... В честь этого — мы можем тихо спеть, в честь этого — по-русски спляшем! 1998 Письмо 26 Одной тебе твердит гитара: — Пока в моей ты жизни есть — ко мне не прикоснётся старость, в любви, поверь мне, не отцвесть. Магнитогорочка, земная звёздочка, встречал же я получше города. Магнитогорочка, не тараторочка, сумела примагнитить навсегда. Как много лет с тобой мы вместе, ценю, мой друг, такую честь. К тебе приду я с новой песней, горжусь, что у меня ты есть. Магнитогорочка, земная звёздочка, встречал же я получше города. Магнитогорочка, не тараторочка, сумела примагнитить навсегда. Пусть-пусть не все бывает в радость, но все хорошее не счесть. Ко мне не прикоснется старость — пока в моей ты жизни есть. Магнитогорочка, земная звёздочка, встречал же я получше города. Магнитогорочка, не тараторочка, сумела примагнитить навсегда. 1999 Письмо 27 Магнитка, мы всегда с тобой в пути... Но разве нам до цели не дойти?.. Сегодня я скажу тебе одной, что мне ты стала Родиной второй. Я люблю твои просторы, твой люблю открытый смех и твою святую гору, что в войну спасала всех. Магнитка, мы всегда с тобой в пути... Но разве нам до цели не дойти?.. Сегодня я скажу тебе одной, что мне ты стала Родиной второй. Я люблю твои берёзки и доволен я судьбой. Только дымную причёску поменяем мы с тобой. Магнитка, мы всегда с тобой в пути... Но разве нам до цели не дойти?.. Сегодня я скажу тебе одной, что мне ты стала Родиной второй. 1999 Письмо 28 Ночь... Со слезами впервые я свой отмечаю рост — мне на ладонях Россия приносит музыку звёзд. 1976

admin: Вольдемар Гердт НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ Замер лес, могучей стужею объят. На стекле замерзшем пышный зимний сад. Холодно в бараке. Мерзость и распад. Синий свет от лампы сам светить не рад. Слышу, шевельнулся рядом мой сосед. Он еще проснулся, он еще живет. Человек на нарах, человек-скелет пожелал мне счастья вдруг под Новый год. Как оно далеко! Далеко как, ах! За долами, льдами, лесом, за хребтом, или под метелью смертной на фронтах, где его не в силах отыскать никто. Но однажды счастье, как весенний сад, в платье из сирени возвратится к нам, и, наполнив светом безутешный взгляд, уведет с собою к волжским берегам. Северный Урал, 1943 г. (Перевод с нем. Роберта Кесслера)

admin: Генрих Шнайдер МОГИЛА В ЛЕСУ То было на Вятке в безлюдном лесу. Мы рыли могилу в болоте. Погреться порой отходили к костру и вновь приступали к работе. Лопаты врезались и в камни, и в мох, и в корни, и в ржавчину гнили. А ноги так стыли - помилуй нас, бог! И руки от холода ныли. Истлевшие трупы лежали в кустах - на лицах осенняя слякоть. И не было мяса на синих костях... Посмотришь - и хочется плакать. Когда мы друзей предавали земле, надгробной не было речи. Мы, встав на колени, шептали во мгле: «Прощайте, родные! До встречи!» До лагеря мы дотащились без сил вдоль берега ночью морозной. Дежурный охранник наганом грозил, что, дескать, вернулись мы поздно. Хлебали баланду, наш лагерный суп, и спали в объятиях бреда, а утром с нар Якоб стаскивал труп навеки уснувшего Фреда. (Перевод с нем. Роберта Вебера)

admin: Лео Майер ПРИЗНАНИЕ Я – немец с искореженной судьбою, Уставший от наветов и неправд. О родина, я чист перед тобою. И не тобой лишен гражданских прав. Нет преступлений, а грехи – без счета. Я виноват по оговорам злым в том, что язык Бетховена и Гёте стал с колыбели и моим родным. Я изгнан, очернен и оклеветан, С моим народом сослан в лагеря. О Волга! Я встречал твои рассветы До роковых закатов сентября. Не мог ведь мой народ предать Поволжье, где путеводной стала жизни нить. Ума не надо, чтобы грязной ложью Святой колодец правды замутить. Я внёс частичку в общую победу. Я лес валил в таёжных лагерях. Я голодал, но я молчал о бедах И жарил вшей тифозных на кострах. От холода зимой, от гнуса летом Страдали мы, и свет нам был не мил. Голодные, худые, как скелеты, Мы надрывались и лишались сил. Почти босые на заре неяркой Мы шли в болота на лесоповал. По-волчьи зубы скалили овчарки. Хмельной конвой отряд сопровождал. Мы замерзали на холодных нарах. Эх, доходяги – вот и вся любовь! Больные люди корчились в кошмарах, Когда клопы и блохи пили кровь. А до побудки трупы мы грузили – Лёд на ресницах, головы в снегу… Их сбрасывали в общие могилы, А всех ходячих гнали вновь в тайгу. Шесть лет не мог я досыта наесться, Когда домой вернулся весь больной. Шесть лет не мог я снова отогреться, и зорко комендант следил за мной. А вдруг захочет спецпереселенец Куда-нибудь податься из села? Смотри, в тюрьму заткну, паршивый немец, На двадцать лет в чём мама родила! Я – немец, я ведь это не скрываю, Но я же человек, понять сумей. Люблю Россию, ей добра желаю, Одной и вечной родине моей. Я верю, что когда-нибудь свобода Развеет клевету и боль обид. Святая правда моего народа Тупую ложь и подлость победит! 1949 год (Перевод с нем. Роберта Вебера)

Наталия: Стихи неизвестного автора. Häifig stellt man mir die Fragen Wer bist Du? Wo kommst her? Und zur Antwort muss ich sagen, Dass ich stamm vom Schwarzen Meer. Deutsches Dorf. Die Ukraine. Dort stand einst mein Elternhaus Bis zu jener Trauermeldung: Alle Deutschen müssen raus. Es war März und früher Morgen In der schwersten Kriegeszeit. Alle hatten Angst und Sorgen, Und die Reise - ach so weit. Heimatlos, mit kleinen Kindern Standen wir am Wegesrand. Deutsche Frauen, deutsche Opfer Suchten Schutz im deutschen Land. Doch ade, mein liebes Deutschland, Lebe wohl, gedenke mein. Weil in Russland ich geboren, Darf ich keine Deutsche sein! In Sibirien, in den Wäldern Wartet auf uns Zwangsarbeit Und bei Hungersnot und Kälte - Täglich Ungerechtigkeit! Unsre Sehsucht, schweres Leiden Lange Zeit bei Tag und Nacht. Starke Hoffnung, fester Glaube Haben doch uns heimgebracht. Doch auch hier sind wir die Fremden, Abgeschoben an den Rand, Unerwünscht in deutschen Orten Und von keinem anerkannt. Doch ich bitt Dich, lieber Heiland! Halt uns fest in deiner Hand! Mich und alle Russlanddeutschen, Schieb uns doch nicht an den Rand. *** Кто ты? Откуда ты родом? Замученный жизнью вопрос! Ответ на него в горле комом: "У Чёрного моря я рос!" Родительский дом вспоминаю, Немецкое наше село. Тебя, Украина родная. Печаль поглотила чело. Был март. Было раннее утро. Тяжёлое бремя войны. От страха лишились как-будто Рассудка, а путь потом, кровью полит. В обозах дорогою горькою Им путь начертала судьба. С младенцами путь был нелёгок, Спасенье - мольба на устах. С любимой Германией скоро Прощаться пришлось навсегда. Рождённым в России - с укором: "Вы немцы? Где ваши права?" Что ждёт нас? Сибирь. Лихолетье. Ждёт каторга, слёзы, мороз. Ждёт голод, насилье, метели. За что же?Уместен вопрос. Как тяжки, горьки те страданья. Тоска разъедает нутро. Как долог мой путь в том скитанье. Но с верой ... и мне помогло. Вновь дом обретаем, Но чужды, опять не нужны никому. Найдём иль опять потеряем В немецких селеньях судьбу? И всё же храни нас, Спаситель! Держи, не смотря ни на что. Российские немцы! Несите Свой крест высоко-высоко. Перевод с немецкого - Alexander Bangert Литературно-поэтический перевод - Наталия Гусева(Шмидт)

admin: Александр Йост ЛЕСНЫЕ СОЛДАТЫ (сокращенный вариант) В глухом лесу таежном проклятый Ивдельлаг. За проволокой где-то родительский очаг. Таежные солдаты кольцом конвойным сжаты в лесу. С рассветом дружно в сани впрягайся, не зевай. На сани грузим бревна, а в мыслях - отчий край. Таежные солдаты, мы валим лес треклятый в лесу. О сколько полегло нас, не счесть, в тайге глухой. А жены нас, как прежде, с победой ждут домой. Таежные солдаты - без имени и даты кресты в лесу. (Перевод с нем. Владимира Летучего)

Lora: Это песня. Её пели (вполголоса) мои бабушки, депортированные на Алтай. Maria Mehling Die Vertreibung der Wolgadeutschen Neunzehnhunderteinundvirzig Kam das bitterböse Wort, Und die Deutschen von der Wolga Mussten nach Sibirien fort. Alles mussten wir verlassen, Haus und Hof und Vieh und Land, Felder, Wälder und die Wolga, wo auch unsere Wiege stand. Menschen weinten laut beim Abschied, Menschen waren stumm vor Schmerz, Hunde heulten, Kuhe brüllten, Und mir blutete das Herz. Der Ukas von Josef Stalin schwärzte unser Völkchen an. Wachsoldaten, Hass im Herzen, Brachten uns zur Eisenbahn. In Sibirien angekommen Wurdenwir so sehr zerstreut, Dass die Eltern ihre kinder Suchen müssen auch noch heut'. Vieles mussten wir vertauschen, Denn uns plagte Not und Leid; Um sein Leben zu bewaren, gab man hin das letzte Kleid. Kinder weinten, und den Eltern, Tat im Leib das Herz so weh. Alle Männer, Frauen, Mädchen Mussten in die Trudarmee. Die Baraken, wo wir wohnten, War'n umzäunt von Stacheldraht. Jedes Tag durch's Tor uns führend Uählte uns ein Wachsoldat. Wie viel Menschen sind verhungert, Und gestorben im Ural? Und erfroren - ? Keiner weiß es. So viel sind es an der Zahl. Trotz der Armut ohne Eltern Groß geworden ist manch Kind, Und es weiß nicht, wo beerdigt Seine lieben Nächsten sind. Schweres lastet auf der Seele, Wenn man denkt an jene Zeit. Viel verloren hat mein Völkchen! Wo bleibt die Gerechtigkeit? Wenn ich nun ein Vogel wäre, An die Wolga flög ich hin. Oh, mein Nest ist eingenommen, Möcht' nicht in ein fremdes ziehn. (Я, правда, не уверена, правильно ли назвала автора.)



полная версия страницы